Владимир Ост. Роман - Сергей Нагаев

Прошу Вас, уважаемый Борис Николаевич, как Президента России и Главу Правительства! Дайте, пожалуйста, задание Госстандарту на внедрение ГОСТов на козье молоко, масло и т. д. Только очень прошу не передавать это письмо на рассмотрение в сам Госстандарт. Туда я уже много раз писал и они с меня требуют за это несколько тысяч долларов, которых у меня вообще нет. Тем более что мне не понятно, почему я один должен платить за всю Россию? Этими стандартами будут пользоваться все козоводческие хозяйства страны».

Тут Сазонов остановился и задумался. Ему поскорее хотелось разделаться с этим письмом и приступить к другому, благодарственному письму на имя Пикси Рэй, приславшей ему чудо-козлика с яйцами взрослого (по российским меркам) производителя. Но Александр Павлович всегда все делал по порядку, а в письме президенту России еще явно требовалось подпустить жалостливости и просительности, которые всегда давались Сазонову с трудом.

Меж тем, в это время на другом конце Света, в Америке, где еще было утро текущего дня, фермерша Пикси Рэй тоже писала письмо. Своему, американскому президенту.

«Уважаемый мистер президент! Хотела бы выразить вам искреннюю благодарность. Во время вашего визита в Бостон ваша служба безопасности была столь любезна, что помогла мне отправить моему коллеге в России козленка…»

Глава 16. Минуты спокойствия

Кончики пальцев нежно дотрагивались до темной, конусом выгнутой монеты, которая, словно шляпка, венчала собой белый атласный холмик. Говоря точнее, этот конус располагался не на холмике, а, скорее, на очень крупном бильярдном шаре, который почему-то потерял твердость, размяк, и оттого стал походить на примятую, каплей потекшую планету Земля. Да, пожалуй, так: темная шляпка монеты лежала на сплюснутой копии Земли, на маленьком белоснежном глобусе, где не было обозначено ни единого континента, ни океана – полное раздолье для магелланов и колумбов.

Осташов смотрел блаженным, затуманенным взором на налитую грудь Галины, на сосок, до которого он дотрагивался пальцами, и был преисполнен гордости за то, что эта ценность принадлежит сейчас ему.

…Читатель! Жизнерадостный мой читатель! Дружище! Согласись, какое все-таки счастье, что в мире выпущено в обращение так много нерукотворных, конусом выгнутых монет, которые спрятаны под изысканными вечерними платьями и повседневными кофтами, под суровыми деловыми пиджаками и шаловливыми купальниками, под домашними халатами и спортивными куртками!

Что и говорить, одежда, скрывающая женские прелести, тоже важна, она тоже «играет значение и имеет роль». Но далеко, далеко не всегда. И далеко не для всех. Скажем, для собирателя монет, который грезит только тем, как бы пополнить свою коллекцию, и который готов ради нового приобретения на самые безрассудные дерзания, – для такого коллекционера сейф, где хранятся вожделенные кружочки, интересен лишь постольку, поскольку существует необходимость преодолеть его замки. Истинному нумизмату все нипочем – только бы монеты оказались в его личной коллекции. А уж единожды попав в нее, произведения божественной чеканки больше никогда оттуда не исчезнут, ведь эти сокровища хранятся в ларце под названием душа, а душа, говорят, вечна. Так что, когда какой-нибудь умник уверяет вас, будто деньги на тот свет не заберешь, не верьте этому евнуху – заберешь. Еще как заберешь! Возьмешь с собой все до последнего гроша. И не захочешь, а возьмешь.

Впрочем, Осташов по натуре не был коллекционером женщин. Нет, он определенно не был Казановой, хотя при возможности не отказывал себе в удовольствиях.

Итак, Владимир отвел взгляд от Галины и стал блаженно смотреть в потолок.

В изголовье квадратной кровати, на которой они лежали, высилась спинка из резного дерева. Эта в целом бирюзовая спинка была украшена причудливыми завитками серебряного цвета и оттого напоминала морскую волну, застывшую в момент удара о береговые камни. Если вы видели подобный выхлест стихии, если видели, как упругий пласт воды влетает в прибрежные валуны, разрываясь в лоскутья и восхитительно кипя, вы понимаете, о чем речь.

Взмахнув длинными ресницами, Галина посмотрела в зеркало, которое широкой дугой изогнулось на противоположной стене.

В просторном контрастном мире крыльев зеркала была видна вся картина: она – обольстительная спелая брюнетка, поглаживающая рукой пах любовника (накрашенные алым лаком длинные ногти четкими каплями выделялись на фоне поросшего темно-русой кудрявостью заповедного мужского уголка), и он – ладно сложенный парень, мысленно перенесшийся, судя по блаженной улыбке, куда-то туда, куда был обращен его взгляд, – выше резного бирюзово-серебряного кипения.

– Я дрожу, – проговорила Галина голосом, в котором угадывалось удивление и зависть к самой себе. – Какой ты у меня… – она, чуть сощурясь, вгляделась в отражение. – Сладкий, бархатистый, мощный, огонь! – глаза ее полыхнули, она стиснула в порыве чувств то, что нежила ладонью.

– Ох, – Владимир был возвращен этим пожатием из заоблачных высот на землю.

Он приподнялся и оперся на локти. Взглядом, который тут же снова подернулся поволокой истомы, встретился в зеркале с озорным взглядом Галины, выдохнул: «Век бы так лежал» – и вновь откинулся на подушку.

– Хватит валяться, – прошептала Галина. Она осторожно, будто опасаясь спугнуть, поцеловала Владимира в ухо, а затем вдруг энергично, почти делово оттолкнулась губами от его головы, вскочила с постели и выскользнула из комнаты.

Спустя некоторое время из ванной послышался плеск воды.

Владимир повернул блаженное лицо к окну.

Яркое солнце лучилось сквозь тюль занавесок. Из полуоткрытой балконной двери доносились обыденные городские звуки. В этом звуковом фоне были смешаны неясный рокот и гул автомобилей, крики и писк гуляющих во дворе детей, близкий, видимо, происходящий на соседнем дереве воробьиный скандал, неизвестной генеалогии железный стук, какие-то внезапные далекие дребезжания… Все эти обычно пропускаемые мимо ушей шумы и шумчики показались Владимиру невероятно трогательными и родными: он вдруг вспомнил свои детские ощущения, когда его, дошколенка, укладывали после обеда спать и единственным развлечением, пока он не погружался в дрему, служили доносившиеся из открытой форточки городские шумы. Какими новыми, свежими, необычными казались ему эти звуки! Они долетали до его маленькой уютной постельной норки, не давая забыть о существовании громадного и непознанного мира, который простирался за пределами комнаты. Эти звуки казались чем-то гораздо большим, чем просто шум города. Они олицетворяли собой вселенную, они обещали открытия и чудеса!

– Лапуля, если хочешь пописать – унитаз свободен, я уже принимаю душ, – услышал Осташов голос Галины.

Владимир вздохнул. Медленно сел, свесив ноги с кровати. Поднял руки и с удовольствием потянулся. Особо двигаться по-прежнему не хотелось. Бессмысленным взглядом окинул он загроможденную мебелью спальню.

Владимир встал, прошел, как был, голый, меж двух по-барски раскидистых кресел к ажурному журнальному столику. Взял из вазы, полной разных фруктов, крупное яблоко ядовито-зеленого цвета. Со смачным хрустом, словно герой рекламного ролика про зубную пасту, откусил внушительную часть.

На одном из кресел лежала одежда – его и Галины. Видно было, что вещи не побросаны кое-как, впопыхах, а спокойно сняты и аккуратно положены. Не то, чтобы, скажем, его серые брюки свисали со спинки кресла совершенно стрелочка к стрелочке, но и не были скомканы. Рубашка Владимира и ситцевый летний халат Галины также были оставлены явно неторопливой рукой. В общем, все говорило о том, что это уже не первое сближение мужчины и женщины, – обошлось без горячки и суеты.

Владимир жевал яблоко и, глядя на вещи, вяло размышлял: одеться – или потом? Решил, что лучше потом: все равно надо принять душ, вспомнил он. Вновь с аппетитом откусил яблоко и, ворочая набитым ртом, направился к балкону, на свежий воздух.

Минуя небольшой сервант, за стеклянной витриной которого на стеклянных же полках теснилась всевозможных форм праздничная посуда, Владимир боковым зрением увидел сидящую на позолоченной кайме одного из серебряных бокалов осу. Не поворачиваясь к ней, Владимир медленно протискивался между сервантом и спинкой небольшого полукруглого дивана, искоса глядя на осу, которая, как ему показалось, тем временем стала кружиться на краю серебряной емкости.

«Как она попала в шкаф?.. – неспешно размышлял Осташов. – Нужно бы выгнать… Еще укусит, зараза…» С досадой по поводу предстоящего размахивания газетой (он успел уже представить себе, как станет выпроваживать в балконную дверь жужжащую бестию тигриного окраса, как будет дергаться и увертываться от возможных ее атак), Владимир впрямую глянул на бокал за стеклянной дверцей, но осы там не оказалось. Она вмиг пропала.